Я не сдаюсь... - Страница 17

– Как вы себя чувствуете?

– Воды…

Холодная струйка из длинного носика «поильника» совершила чудо – отступила дурнота, прояснилось в глазах.

– Неплохо. Что случилось?

– Не говорите пока, сейчас придёт врач, он всё объяснит. Одну минуту.

И женщина нажала кнопку на краю кровати. Ничего поначалу не произошло, и Ярцев уже открыл рот, собираясь разразиться гневной тирадой, но тут щёлкнули створки двери, уходя в пол и потолок, и на пороге появился так хорошо знакомый учёному Вильгельм Хасснер, бывший берлинский хирург.

– Гутен морген, Андрей.

– Добрый день, геноссе Вильгельм…

Врач быстро взглянул на показания многочисленных аппаратов, стоящих возле койки, потом пощупал пульс, оттянул веко и, посветив в глаз фонариком, озабоченно щёлкнул языком, затем, наконец усевшись, заговорил:

– Вы удачно отделались. Андрей. Конечно, эксцесс, происшедший с вами, крайне неприятный и неожиданный, но пройди лезвие на пару миллиметров ниже, и вы бы остались без почки. Хорошо, что ваша спутница сразу среагировала и вызвала помощь… Короче – две недели постельного режима, а потом, глядя на ваше состояние, может и разрешим вставать.

– Две недели?!

– Безусловно. И это – минимальный срок! Учитывая вашу крайнюю физическую и моральную усталость. Особенно – нервное истощение… Как можно было довести себя до такого, Андрей?! Вы совсем не бережёте свой организм! А ведь он у вас один, другого не будет. Так что – лежите и отдыхайте.

– Хм… Доктор, а нельзя ли мне в палату компьютер?

Всегда спокойный Хасснер неожиданно вспылил:

– Ещё раз услышу подобное – распоряжусь, чтобы вас привязали к койке! Вы хотите умереть через два года?! Это будет непозволительной роскошью для нашей колонии!

Врач вскочил со стула и стремглав выбежал из палаты. Ярцев невольно поёжился, и тут же пожалел об этом – бок прострелила острая боль… В этот момент дверь вновь щёлкнула, раскрываясь. Новым посетителем был профессор Штейнглиц, единодушно выбранный главой Совета, управляющего Убежищем. Андрей сделал невольное движение, собираясь присесть, но немец сделал успокаивающий жест:

– Лежите, лежите, коллега! Вам вредно!

Подойдя поближе к койке, взял стул и уселся так, чтобы оставаться в поле зрения раненого.

– Да, Андрей, не повезло вам. Впрочем, виновная арестована, находится под стражей. Скоро суд. Думаю, что он приговорит её к смертной казни за покушение на убийство. Как вас вообще занесло в тот сектор?

– Задумался, профессор. Набрал не тот код… Постойте, как это, к смертной казни?!

Он даже приподнялся на локте, не обращая внимания на вспыхнувшую боль. Заговорил страстно и горячо:

– Вы понимаете, профессор, юности всегда свойственен максимализм! Ребёнок увидел плачущую мать возле незнакомца, подумал, что тот оскорбил или обидел близкого человека. Не разобравшись, сгоряча, чисто на инстинктах попытался защитить родного ему. И за это казнить?! Несправедливо!

Немец неожиданно заинтересовался:

– Значит, вы считаете, что попытка убийства одного из ведущих умов колонии должна быть спущена на тормозах?

Пробивший холодный пот заставил Андрея откинуться назад, на подушку. Глядя в потолок, ответил:

– Может и так. Профессор, поймите – сейчас у тех, кого мы доставили сюда, психика не в порядке. Вы же сами слышали, ЧТО творится на Земле… Для них – это адекватное действие. Дочь пыталась защитить собственную мать! И я её понимаю. Хотя… Может, вы и правы. Наказать – следует. Но не так же! Я остался жив. И, как сказал доктор, особых последствий не будет. Так что… Ну дайте ей несколько месяцев, даже, может, год, каких-нибудь штрафных работ. Мало ли у нас таких дел? Но казнить… Несправедливо, профессор. Поскольку я ещё член Совета, то пользуясь своим правом вето, я накладываю запрет на смертную казнь в отношении этой девочки. Примите официальное заявление…

Ярцев умолк, затем потянулся к «поильнику». После страстной речи ужасно захотелось пить. Пара глотков, потом повернул голову, посмотрел на Штейнглица. Тот сидел, спрятав эмоции в свои роскошные седые усы. Чуть помедлив, заговорил:

– Вы, русские, не перестаёте меня удивлять… Помните о Великой войне. Прощаете своих врагов. Загадочная славянская душа…

Затем поднялся.

– Хорошо, Андрей. Я передам Совету ваши слова. И… я на вашей стороне. Решение отложат до вашего выздоровления.

– Спасибо, профессор…

– Отдыхайте. И выздоравливайте.

– Спасибо!

Наконец учёный остался один. Кажется, можно отдохнуть, но беспокойство за судьбу девочки не давало спокойно лежать. Он долго ворочался, не обращая на рану никакого внимания, потом всё же уснул тревожным сном. Хотя Штейнглиц и обещал, что ту чешку или полячку не тронут до его выздоровления. Но в приснившемся кошмаре ему виделись всякие ужасы: и то, как ребёнка ставят к стенке, затем расстрельный взвод, подчиняясь команде спускает курки… И то, как её выбрасывают в атмосферу Марса без всяких средств защиты и кислородного аппарата… Всю ночь он метался по подушке, а когда проснулся утром, едва дождался врача, чтобы через него попытаться выяснить судьбу девочки. В ожидании ответа раненый не находил себе места, и когда Хасснер вернулся, то первый вопрос был таким:

– Как она?

Вильгельм усмехнулся:

– Знаете, Андрюша, не будь вы в таком месте и таком состоянии, я бы подумал, что вы – либо заботливый отец, либо – пылкий влюблённый. Цела ваша подопечная. Сидит в карцере, у военных. Без всякой охраны. У них сектор закрытый, вот и обитает там. А мамаша её к вам просится. Просить об амнистии. Хотя нападение на вас вызвало неожиданный резонанс в Убежище. Уж слишком многие возмутились подобным действием со стороны Яны Вишневски.